М. Чегодаева. Статья «Лицо России». Выставка Игоря Обросова. 2008.

 

Современный мир, кажется, сошел с ума. Угроза стихийных бедствий, террористических актов, глобальных космических, экономических, экологических катастроф повергает человечество в состояние панического ужаса, ожидания «конца света», Апокалипсиса.… И кое кому, и у нас, и на Западе представляется, что единственным верным зеркалом, отражающим этот всемирный «Апокалипсис», является так называемое «актуальное искусство» с его цинизмом, культом насилия и животных инстинктов, отказом ото всех гуманистических ценностей и глумлением над ними… Что только в таком, уродливом отражении может Россия претендовать на место в современном мировом искусстве.

Спору нет, «актуальное искусство» – зеркало. Отражение – вот только не лица России, а мало приглядной физиономии замкнутой исключительно на себя и на Запад денежной «элиты». А за пределами этого «круга» живет, выживает ПОДЛИННАЯ Россия, мучительно пытающаяся преодолеть горькое наследие своей истории, вырваться из самой себя – советской, опутанной ложью, разоренной, раскулаченной, обезбоженной…

Впервые с такой жестокой ясностью осознается нами, какое страшное наследство оставил России ХХ век с его двумя мировыми войнами и четырьмя революциями; самоубийственным уничтожением миллионов россиян самими же россиянами; крушением всех социальных иллюзий и надежд...

Осознаем, каким преступлением, какой нравственной потерей было сокрушение и «изгнание» из России Бога… Отражением ЭТОЙ России предстает живопись Игоря Обросова, его кровью написанное, горькое, страшное, но очень честное и очень человечное искусство. Зеркало, показывающее почерневшее от всего пережитого, изборожденное морщинами лицо России, все еще полунищей, погрязшей в пьянстве, ожесточенной, озлобленной, но живой, способной к покаянию, а значит – БОЖЬЕЙ.…

Искусство Игоря Обросова воспринимается мною как – исповедь и покаяние. Художник принял на себя мучительно трудную ношу: его картины беспощадный рассказ о чудовищных грехах, совершенных не кем-то, а нами самими, о жестоких последствиях содеянного. Черная, разоренная, обескровленная русская деревня, которую Бог весть какими средствами и сколько десятилетий нужно возрождать, вливать в ее артерии свежую кровь; заново обживать «Брошенный дом» с разбитой керосиновой лампой возле пустого электрического патрона; наполнять родниковой водой «Погибающий колодец»…

А как, какой заботой и вниманием вернуть свет и молодость скорбным глазам русских старух, вынесших на своих плечах в детстве 1930-х годов раскулачивание, в юности 1940-х войну, в молодости 1950-х послевоенное сталинское лихолетье, в старости 1970-80-х одиночество, заброшенность и забытость на своей сорняками заросшей крестьянской земле, в своих опустевших деревнях, разваливающихся избах? Обросов делает то, что под силу художнику, что обязано делать искусство: он говорит от их имени, скорбит о них, бесконечно их жалеет. Для него каждая из этих старух – мать. «Художник и Старая. Раздумье». «Женщины-вдовы». В своих картинах он сохраняет их живыми – много ли им, восьмидесятилетним осталось жить? И если он, художник не сохранит их лица – то кто же?

А наряду с ними, предстает в живописи Обросова русская интеллигенция – отец, друзья – художники, писатели, он сам… Многих уже нет – Виктора Попкова, Юлии Друниной, Василия Шукшина, Иллариона Голицына … Павел Никонов, Белла Ахмадулина, Борис Мессерер – старики, с большой жизнью за плечами. У каждого своя доля. У одних – как у отца, «крестный путь» на сталинскую Голгофу 1937 года; у других, казалось бы, благополучие, успешное творчество – у кого как у Попкова, до обиды короткое, кому были отпущены судьбой «многие лета». Но у всех за плечами – исстрадавшаяся, изувеченная, ввергнутая во тьму Россия. Лица интеллигентов очень похожи на лица крестьян, их портреты представлены в той же черно-белой гамме. Черные фоны, черные, сливающиеся с фоном фигуры…

И сияющие светлой белизной, удивительно чистые лица. Прекрасное мудрое лицо Павла Николаевича Обросова, замечательного врача, энтузиаста, жизнь отдавшего заботе о здоровье советских людей – и объявленного советской властью «врагом народа». Нежное, совсем девичье лицо поэтессы Юлии Друниной, прошедшей санитаркой всю войну, одной из четырех девочек, санитарок их полка, вернувшихся с фронта живыми – четырех из шестнадцати. Счастливая судьба, заслуженная известность… И горестный конец, добровольный уход, сознательное приобщение к тем, двенадцати, что остались «за линией фронта» навсегда восемнадцатилетними. На портрете Обросова Друнина, погруженная в воспоминания, ушедшая в себя, в свои сны так же молода, светла, какой была тогда, в жестокое и святое время войны.

В какие мысли-воспоминания погружен Шукшин? «Как обустроить Россию?» – этот жгучий вопрос звучит в напряженном взгляде, скорбной линии рта, шраме, саблей расчленившем лоб Александра Солженицына. «Мы все в ответе за все, что было» – эти мудрые и до боли честные слова, произнесенные Владимиром Андреевичем Фаворским в день смерти Сталина – можно поставить эпиграфом к выставке Игоря Обросова, одного из учеников Фаворского, наряду с Илларионом Голицыным, Гурием Захаровым. Мы в ответе за все, что было…

С особенной силой звучит эта тема в цикле картин, посвященных 1937 году. Семилетний мальчик, смотревший, мучительно стиснув кулачки, как палачи уводят отца, живет в старом художнике, разменявшем восьмой десяток; не дает ему ничего забыть. Триптих «Репрессия. 1937 год». Кажется, по сей день в глухой предрассветной мгле напряженно ждут, не решаясь раздеться, отец и мать; прислушиваются к зловещим звукам ночи: шуму въехавшего во двор «воронка», тяжелым шагам на лестнице... Кажется вот так, навсегда обернувшись, смотрит нам в глаза арестованный отец, сильный, красивый, еще живой. И навсегда оставшийся живым – в душе, памяти, творчестве сына, вот уже семьдесят лет глядящего ему вслед, сжав в кулаках кисти...

Страшные картины ГУЛАГа, сцены бесконечного унижения изможденных, поставленных на колени прозрачно-белых человеческих существ. И быть может самая больная, самая мучительная тема всего цикла, более страшная, чем аресты и пытки жертв – тема палачей. Не звери, не монстры, не фашисты-оккупанты – простые русские парни. МЫ. Что же это с нами сделалось? Как такое могло произойти? Как мы допустили? Вновь и вновь задает нам Обросов этот вопрос без ответа.

В книге «Черное белое» – сборнике своих литературных произведений и статей, статей о своем творчестве, он, рассказывая о страшном решении Юлии Друниной уйти из жизни, говорит о ней: «Там, на фронте, шли солдаты на амбразуру, приближая День Победы, видя перед собой врага. Здесь же было очевидно, что враг невидим, Россия, близкая сердцу летит под откос. И она протестует, но не в силах совладать в одиночку с предательством, с разрушением, падением нравственности, опустошением, /…/ служением не Богу, а Мамоне, приходом к власти чиновника-мироеда-коньюнктурщика-бюрократа»… Был ли уход Друниной героическим броском на амбразуру во имя победы добра, или очередным торжеством зла, поглотившего в 1937 году Павла Обросова – в любом случае стучит в висках мучительный вопрос: как такое могло произойти? Как МЫ допустили?

Одна из лучших вещей на выставке: на фоне черного квадрата ослепительно белая маска Пушкин, звонкая и светлая, побеждающая, расталкивающая тьму – но ведь посмертная, говорящая о гибели поэта, поднимающая все тот же роковой вопрос: как такое могло произойти? Как допустила Россия? Игорь Обросов предварил свою книгу строками Ф.Тютчева: О, вещая душа моя! О, сердце, полное тревоги, О, как ты бьешься на пороге Как бы двойного бытия! Двойное бытие. Черное и белое. Прошлое и настоящее, вечное и преходящее, надежда и безнадежность.

Искусство Обросова двойственно, как двойственна наша история, двойственна современная жизнь – оно беспощадно режет глаза и душу, вызывает отторжение – можно ли так упорно, без меры нагнетать черноту? И просветляет, благодарно умиротворяет: ведь он говорит за меня, за всех нас, то, что сказать не каждый решится, а сказать необходимо. Без покаяния не будет прощения, а нам так нужно прощение Божье! Господи, помилуй Россию…

Мария Чегодаева






версия для печати