Российская академия художеств

Зураб Церетели: «Мне готовит женщина по фамилии Джугашвили». Интервью Елене Ямпольской для «Известий», 2007
Зураб Церетели — из тех людей, про которых больше говорят, чем знают. Приметы общенародной славы налицо. Он — излюбленный герой фольклора («Награды для зимней Олимпиады в Сочи изготовит Зураб Церетели. Спортсмены будут стоять рядом со своими медалями»); имя его уже используется как нарицательное: «Ну все, карачун тебе, Церетели», — говорит пахан из «Жмурок», готовясь. Зураб Константинович к анекдотам, стебу, а также к искусствоведам с рулеткой относится философски. Обиды не копит. Тех, кто почему-либо невосприимчив к его большому искусству, берет бронебойным обаянием. А характер человека — это, как известно, и есть его судьба... Отложив на час кисть и резец, выключив звук нескольких мобильников и цыкнув на многочисленную свиту, главный ваятель России побеседовал с обозревателем «Известий» Еленой Ямпольской. 

- Российская академия художеств празднует солидный юбилей — 250 лет. Возникли «датские» слухи о ее возможном переезде в Питер — на историческую родину. Это правда?
З.Ц.:Смешно даже на эту тему говорить. Мы в прошлом году создали отделение президиума академии в Санкт-Петербурге, который решает вопросы по научной и учебной части. Пусть они работают. Я отсюда отправляю искусствоведов, которые там проводят мастер-классы. Сюда приезжают студенты из Петербурга, мы для них проводим мастер-классы. Я туда-сюда все время езжу. Сейчас проводим там инвентаризацию в нашем музее, чтобы не вышло, как с «Эрмитажем»...
- Будучи президентом академии, какие задачи вы сегодня считаете главными?
З.Ц.: Главное — сохранить традиции российского искусства. А то мы попадем так же, как попали Европа и Америка — уйма течений, а музейных ценностей мало. Самые талантливые художники сейчас — в России. Моя концепция, которую я не раз в правительство посылал, — чтобы в каждой губернии открыть отделение нашей академии. И еще моя концепция — создать институт исполнительского искусства. Раньше молодежь, которая не поступила в Суриковский институт, в Репинский, шла в исполнители. Наши мастера всегда были лучше всех. Я был главным художником МИД — откуда я брал исполнителей? Из России. А теперь где наши мастера? Где комбинат Вучетича? Исчезло все. Зато за границей нет теперь безработицы в этом плане. Это серьезный вопрос, мы волнуемся. А нам говорят: «В этом году нет денег, в будущем дадим». Почему в будущем? Мы не для себя просим. Мы просим, чтобы люди на улице не оставались. Крик души.
- Насколько я знаю, ваша последняя работа — памятник японскому премьер-министру Итиро Хатояме. До этого были Иоанн Павел II в бретанском городе Плоэрмель и Святой Георгий на площади Свободы в Тбилиси. Причем в последнем случае открытие прошло без вашего участия... Что дальше? Какие планы?
З.Ц.: Ну, во-первых, замечательная дата у газеты «Известия». Я люблю эту газету. По-моему, все главные редакторы побывали у меня в мастерской — они любили художников и очень внимательно наблюдали. Приятно: дверь открывается — заходит редактор... С корреспондентом... Большая честь для художника. Потому я думаю — что бы сделать такое, чтобы эту газету обрадовать. Что-то создать для нее навсегда. Чтобы следующие поколения ахали: боже мой, почему Зураб для этой газеты такое создал?!. Я вам сюрприз сделаю, обещаю.
- Спасибо большое. Только помните, что у нас высота потолков — метра четыре, не больше.
З.Ц.: Да... Теперь второе. Я создал композицию в память семьи Николая II. Впервые об этом рассказываю. Скоро установлю в галерее и проведу презентацию. Приглашу всех — кто любит меня и кто не любит, кто знает мое искусство и кто не знает, кто хвалит и кто ругает...
- Недавно на Тверском бульваре открылась галерея «Зураб». Не самое скромное название...
З.Ц.: Я в этом доме жил. Сначала в полуподвале. Потом получил второй этаж. В этом полуподвале бывали все — начиная от членов Политбюро. И Буш-старший — когда в первый раз приехал, и де Ниро, и Челентано. Про наших я уже не говорю... В общем, когда я получал лицензию, мне подсказали название: Кто там был? Зураб. Ну, значит, и называться должна «Зураб». Что, Пикассо мог назвать свою галерею именем Шагала?
- Ну, мало ли вариантов. В честь женщины можно назвать.
З.Ц.: Тут вы правы. Но поскольку я сейчас холостой...
- Да, вы же один из самых завидных женихов России...
З.Ц.: Когда придет время и я кого-нибудь полюблю, то назову галерею ее именем. Это хорошая идея.
- Зураб Константинович, что за пышнотелое ню у вас за спиной?
З.Ц.: Копия Тициана. Из наших академических фондов в Санкт-Петербурге.
- Эта дама в вашем вкусе?
З.Ц.: Вы в моем вкусе. Если у вас время найдется, я бы сделал ваш портрет.
- Заманчиво... Вот о чем хочу спросить: на днях принято решение, что памятника героям «Мимино», который хотели поставить в Москве на Чистых прудах, все-таки не будет. Вам, как грузину, это не кажется подозрительным? Вообще — вы бы хотели видеть такой памятник?
З.Ц.: Я всегда за хорошее произведение. Если хорошее, надо ставить. У Москвы есть главный архитектор, главный художник, они решают. А что вы видите подозрительного?
- Ну как — почему-то именно на грузинском фильме застопорились.
З.Ц.: Я не думаю. Грузин не любят и поэтому памятник не ставят? Кого не любят — Кикабидзе? Данелию? Ерунда это. Пресса нагнетает. В прессе вообще много неправды пишут. Кстати, я не помню, «Известия» меня ругали?
- Наверняка. К гадалке не ходи.
З.Ц.: Просто я сейчас издаю грандиозный том и хочу всех, кто делал мне рекламу в жизни, поблагодарить. Всех, кто ругал. А потом написать правду. Вот, например, те, кто были против Эйфелевой башни, сейчас это скрывают и помалкивают. Потому что поняли, что ошибались. Представьте — вот сейчас убираем из Парижа Эйфелеву башню. И что будет? Она символом работает. Искусство не всегда сразу можно оценить. Нужно время. Я прихожу в консерваторию, вижу — сидят люди, слуха нет у них, Шостакович им — как китайский язык, но симфонический оркестр играет, они слушают и аплодируют. Боятся попасть впросак. А в живописи, в архитектуре как будто все разбираются. Все берутся судить, хотя карандаша в руках не держали. Нас испортило то мышление, которое мы имели 70 лет, — все одинаково одевались, одинаково пели, одинаково рисовали. И это до сих пор действует на людей. После импрессионизма европейское искусство зашло в тупик, не могло развиваться, а Россия грандиозный ответ дала. И что получила? Эти художники попали или в лагерь, или в ссылку. Почему Василий Шухаев, который вернулся из-за рубежа, оказался в Сибири, а потом не имел права жить в столице? Он жил в Тбилиси — для нас это счастье было, потому что самый сильный академик. Но в государственном масштабе это же ошибка!.. Наша задача — чтобы художники, которых мы выпускаем из академии, всё знали. Чтобы у них перед глазами были разные течения в искусстве, разная рука, разное мышление.
- Вы на самом деле спокойно относитесь к тем, кто вас ругает? Не обижаетесь?
З.Ц.: Абсолютно нет. Это гены, воспитание — от родителей и от педагогов. Я знаю, что я делаю. Чужое мнение на меня не действует. Почему меня выбрали в Америке профессором, почему доверили преподавать, почему у меня уже пять скульптур стоит в Америке, почему я в 18 государствах делал свои работы? Пусть ругают — я больше заказов получу. Хотя сейчас уже немодно стало ругать меня. Устали, наверное... А сколько извинились? Один журналист ругал, ругал, а когда увидел меня, попросил вместе сфотографироваться... Мои бабушки и деды получили образование в Санкт-Петербурге. Одна тетя училась на юриста в Германии. Вторая — на врача во Франции. Они были интеллигентные люди и никогда никого не ругали. Бабушка говорила: «Ударили тебя по одной щеке, отдай другую». После войны — я маленький был — к нам во двор заходили пленные немцы. Они трамвайную дорогу строили в Тбилиси. Приносили деревянные кувшины, скамейки, табуретки на продажу, чтобы кушать было что. Мы бедно жили, но у нас на террасе, на солнце сушился хлеб — и я эти сухарики немцам бросал. Отец приходил с работы, видел, что уменьшается, думал, это я съел... Однажды спрашивает: «Ты почему мамалыгу не покушал?» Я говорю: «Это немцам». Не ругали меня. Наоборот. Это хорошая черта, она всей нашей семье была свойственна. Русский, немец, пленный, не пленный — все равно человек. А сейчас я по телевизору смотрю — мальчик убил свою маму или бабушку... Нормального духовного питания нет у них. Через искусство надо идти. Наша обязанность — здоровый дух в новом поколении воспитать. Зачем говорить «вчера было лучше»? Здоровая нация не смотрит, как она вчера камень поставила. Она сегодня ставит. Я не смотрю назад. Когда меня спрашивают, какая работа вам больше нравится, — я не знаю. Я еще не остановился. Я всю жизнь делал Библию. Сначала карандашом, потом в эмали, потом шестьдесят четыре пятиметровых горельефа и барельефа. Но не успокоюсь, пока не создам парк скульптур из Библии. Сейчас перейдем в галерею, я вам покажу модели. Чтобы дети гуляли, смотрели — как появилась земля, как появилось небо, как появились Адам и Ева — весь процесс... Это не только для детей, это и родителям будет полезно.
- Вы человек, простите, не юный, при советской власти воспитанный, а любимые сюжеты — Библия да цари. Откуда в вас это?
З.Ц.: Грузинская интеллигенция, в том числе наши педагоги, цинично смотрела на коммунистов. У нас была такая Вера Лордкипанидзе — она читала курс советской Конституции. Через пять минут после начала она переходила на российскую историю, на грузинскую историю. Никто не пропускал ее лекций, все сидели тихо, слушали... Я, когда бываю в Тбилиси, на могилы мамы, папы, супруги, друга школьного и на могилы моих педагогов всегда кладу цветы. Они дали мне те вещи, которые никто не мог дать.
- Ваша любимая кухня? Грузинская, конечно?
З.Ц.: Все вкусное я люблю. Китайское, японское. Грузинское — безусловно. Люблю русскую водку домашнюю... Как называется?
- Самогон.
З.Ц.: Самогон. Однажды я принимал госсекретаря США Джорджа Шульца в Переделкине. Андрей Вознесенский предоставил свой дом. Стол накрыли так: икра, много зелени, сыр и борщ. Там были Чингиз Айтматов, Анатолий Рыбаков, Миша Рощин. Шульц хотел с интеллигенцией поговорить — куда идут русские мозги. Я сказал ему: вы должны молиться на нашу революцию. Он спрашивает: «Почему?». Я говорю: потому что у вас не было ни театра, ни балета, а от нас талантливейшие люди уехали к вам... Когда Годунов остался в Америке, я там был. Он танцевал и на поклоны выходил с таким лицом — как выключенный. После спектакля я пригласил Вирсаладзе, Баланчина, Григоровича... Ждали Годунова — не пришел. Я пошутил: наверное, убежища просит. На другой день объявляют по телевизору: Годунов остался. Меня вызывают: откуда вы знали, что он остался?! А у меня идея родилась просто от его лица — ему цветы бросают, а он как будто отсутствует...
- У вас нет своего собственного грузинского ресторана?
З.Ц.: Зачем мне ресторан? У меня дома «ресторан». У меня женщина — по фамилии Джугашвили — готовит очень вкусно.
-Джугашвили? Родственница?!
З.Ц.: Не знаю. Боюсь спрашивать. А то Сталин проснется и убьет меня за то, что его родственница для меня готовит... Правда, очень вкусно. Поправляюсь моментально от ее кухни.
- В чем секрет вашей физической стойкости? Все время в разъездах, постоянно на ногах... Одно из сильнейших впечатлений моей жизни — как вы пьете виски. Будто ребенок молоко из бутылочки. З.Ц.: Раньше я активно спортом занимался. Борьбой — в Грузии это было модно — и шесть лет боксом, когда учился в Тбилисской академии художеств.
- То есть, в случае чего, можете и в глаз?
З.Ц.: Наверное... Есть такой хороший художник Гасиев, он был в два раза больше меня, вот такой зверь. И все время мне доставалось с ним бороться. Я был шустрее, активнее и всегда бил его. Один раз я бегаю вокруг, нападаю, сам открываюсь, а он вдруг ка-а-ак ударит! ...Буммм!! У меня голова в сторону... И вот несколько лет назад я из мэрии выхожу, вижу — он идет. Худой абсолютно. «А, Зураб!» — и руки раскрывает. Я говорю: «Как дам тебе сейчас!..»
- Газета The Georgian Times опубликовала список самых богатых грузин мира. Вы, кажется, на третьем месте...
З.Ц.: Это блеф. Богатство для меня — это мои произведения. Деньги вкладывать — не в моем характере. Я больше отдаю, чем получаю.
- Так откуда же они взяли сумму 2 миллиарда долларов?
З.Ц.: Может быть, они искусство посчитали мое? Чтобы ответить, я сейчас должен пройти, посмотреть все свои работы, позвать из Лондона аукционщиков, чтобы они оценили...
Елена Ямпольская. «Известия» 22.03.07.

версия для печати