Российская академия художеств

«У каждого человека есть естественная потребность оставить о себе какую-то память. Люди пожившие, особенно много повидавшие в жизни, по возможности должны сохранить для потомков свидетельства своего существования. Именно эти, подчас незатейливые воспоминания, написанные сто, двести лет тому назад видными царедворцами, и скромными обитательницами провинциальных поместий, не говоря уже о деятелях культуры, составляют ту невымышленную историю, которая так привлекает современного читателя.

Как художник и просто человек я действительно много повидал и пережил. На протяжении нескольких десятилетий являюсь свидетелем и и активным участником событий, составляющих самую суть художественного процесса в нашей стране последних пятидесяти лет. Встречался и был знаком с множеством замечательных людей. Жалко, если это забудется. Останутся мои скульптурные работы, но и та богатая событиями жизнь, которая способствовала их созданию, думается, тоже представляет интерес. Правда, как известно, «наши слова очень грубо передают наши чувства», но, будучи больше привычен к работе с глиной, бронзой и мрамором, я все же решился доверить свои мысли бумаге.

Моего отца расстреляли, когда мне было три года, младшему и того меньше, старшему – немного больше. Дело это обычное для огромного большинства людей в нашей стране, но именно с этого началась моя жизнь. Как отца арестовали, моя память не сохранила, поскольку был слишком мал. Но помню платяной шкаф с большим зеркалом. В ночь ареста отца из него вывалилась дверца, и зеркало разбилось на массу кусков, что я утром и увидел. Потом домой плотник один из обломков этого зеркала как-то приладил. Он всю жизнь нас преследовал, поскольку находился в комнате, в которой я жил. Это было постоянным напоминанием о нашей трагедии. Есть народная примета: разбитое зеркало приноси несчастье.

Наша семья жила тогда в «комсомольском» доме на Котельнической набережной. После ареста отца нас, конечно, оттуда выселили. Мы перебрались в большую коммунальную квартиру. Это был Брюсовский переулок, центр Москвы. У нас было много друзей, семья была гостеприимная.

И моя дальнейшая судьба связана с историей жизни и гибели моего отца. В моей мастерской на стене висят две фотографии. На одной из них отец сфотографировался за два месяца до ареста с нами, тремя детьми, на другой – в тюрьме. На обоих снимках он даже одет в одну и ту же рубашку. Его звали Ефим Опендак, он был ярким активистом, дружил с Александром Васильевичем Косаревым, это его лова: «Мне бы на каждого дурака одного Опендака, тогда можно было бы работать». Сначала отец был занят скаутским движением, у меня даже есть фотография, где он запечатлен в их окружении. Потом появилась пионерия, комсомол. Когда Косарев стал первым секретарем ЦК комсомола, он назначил отца заведующим отделом по молодежной работе. Перед этим он был секретарем какого-то райкома комсомола. Потом стал директором издательства «Молодая гвардия». Закончил Академию коммунистического воспитания имени Крупской. Надежда Константиновна принимала его в своем Наркомате просвещения и очень любила, называя «мой Фима светлая голова».

Однажды отец позвонил своему свояку, то есть они были женаты на родных сестрах, и попросил встретиться с ним. Они сели на велосипеды, и уехали куда-то в сторону Симонова монастыря. Там, на пустыре, отец сказал: «Лев, со мной все кончено. Я очень тебя прошу, у меня остаются три сына, позаботься о них». Впоследствии мне рассказывал об это встрече сам Лев Ильич Чернов, который и стал моим приемным отцом, а ночью за отцом пришли, арестовали и увели.

…В целом восстановил события той далекой истории журналист Сергей Мильчаков, сын или внук секретаря ЦК комсомола Мильчакова. И вот, что он сообщил. В конце 1938 года, когда на место расстрелянного Ежова пришел Берия, он захотел организовать «свой» судебный процесс по делу об очередных «врагах народа». К тому времени всех, кого только могли, – троцкистов, бухаринцев, военных – уничтожили. И Берия решил устроить процесс правотроцкисткого уклона в комсомоле. Ордер на арест моего отца был подписан Берией, который в одночасье «взял» всех сто двадцать членов ЦК комсомола, весь центральный комитет во главе Косаревым. А они к концу 1938 года уже знали характер этих процессов – и чем все это кончится. Все они – это пишет журналист Мильчаков – между собой договорились «не упираться», в чем бы их не обвиняли, на все соглашаться, все подписывать, а на процессе всем встать и заявить протест. Но то ли к этому времени всем уже надоели публичные расстрелы – начался уже 1939 год, то ли кто-то из них «стукнул». И их всех, по три человека в день, привозили в Военную коллегию Верховного суда – это на Ильинке, заводили в комнату, где «тройка» зачитывала приговор – расстрел, сводили по одному вниз, в подвал, стреляли в затылок и увозили в крематорий Донского монастыря … Потом этот прах ссыпали в яму, которая называлась «могила невостребованных прахов», потом как бы по случаю переименовали в «могилу жертв сталинских репрессий».

…В 1944 году мать получила заражение крови и умерла. И тогда нас взял в качестве приемных детей Лев Ильич Чернов…»

Из книги Юрий Чернов. «Разбитое зеркало. История моей жизни, рассказанная Михаилу Лазареву». М. 2002 г.

версия для печати